Медитатор [сборник рассказов] - Д. Савельев

Они были другие — не опишешь. Я любил фантастику, но все мои кумиры приписывали инопланетной жизни человеческие качества. А это — то, что явилось — было другое. Оно, скорее всего, находилось здесь давно. Иногда проявлялось — воронкой или тарелкой, а то и просто лесным пожаром. Ему не надо было двигаться — законы пространства на него не действовали. ФСБешники уже корчатся от рака в онкологическом центре. Секретарь при Белом Доме, получивший доклад, покупает стёкла для очков на –15. А я вот поменялся. Что я отдал, а что получил, так толком и не пойму. Но шерсть на теле исчезла. Уфолог и доктор меня не узнали, а слухи об оборотнях в бульварных газетах больше не появлялись. Чистенько у них всё делается, ничего не скажешь! А у меня начался новый этап в жизни. О воронке я больше и не вспоминал. Я встретил свою любовь — очень умную и нежную девушку, музыкантшу. Женился, родил сына. Через три года понял, что жена моя тупа, как пробка, а двухлетний сын — недоносок. Старинное фортепьяно из её квартиры я разбил, струны порвал руками, изрезав до кости. Ушёл из дома. Пересёк пешком несколько границ, пока не оказался в «Красном кресте» в Германии с физическим истощением. О России вспоминать не хотел, и у меня нашли амнезию. Когда я с ходу заговорил без акцента на немецком, вспомнил о воронке, но сразу постарался забыть — глупый страх стал хватать по ночам за горло. Дальше меня признали евреем и препоручили еврейской общине. Моя тётя–антисемитка мне бы подсыпала мышьяка в чай, если б ей об этом стало известно. Но тётя была далеко, а евреи рядом. Мне дали комнату, стали платить стипендию за то, что я — еврей, и заставили посещать бесплатные курсы по повышению квалификации. Я, собственно, работал грузчиком в тухлой российской столице, поэтому повышать было что.

Одна пятнадцатилетняя девчонка в меня втюрилась, и я её стал водить к себе в комнату. Всё шло хорошо. Но потом воронка опять напомнила о себе, и мой организм уподобился истории всё той же задолбавшей меня России. Он рассеялся на славянские племена, и я стал видеть позвоночником. Даже дырки в одежде проковырял. Потом он разбился на княжества, и каждая часть забастовала против других. Моя девчонка, вкусившая радость совместной жизни сильно расстраивалась по этому поводу. Затем началось татаро–монгольское нашествие. В качестве ига выступал психоз. Мои добрые евреи не оставили меня, и Моня сидел со мной круглосуточно. Периоды централизации и абсолютной монархии были особенно неприятными, поскольку вся власть сосредоточилась в моём заднем проходе. А потом случилась революция. Вот тут–то я изменился не только внутренне, но и внешне. Башка облысела, а на висках выросли чёрные кудрявые баки. Нос вытянулся, изогнулся и почернел, как у чечена. На конечностях появилось несколько десятков новых суставов. А внутренние органы и вообще поотмирали и вышли в виде шлаков. Во мне стало пусто, как в цистерне из–под молока, а когда я говорил, там раздавалось эхо. Вот тут–то я проклял нечто из воронки. Окружающие, все, кроме моей прекрасной Сары, отвернулись от меня, а она клала мою голову себе на грудь и тихонько гладила. Я изменялся, и она тоже преобразовывалась вместе со мной. Я вобрал в себя дом, затем целый квартал и стал уходить под землю. Средства массовой информации объявили, что на Росток упал метеорит, состоящий из антивещества, и поэтому его не заметили обсерватории. Я видел и слышал всё, но перестал понимать, кто я и что…

Искорёженный асфальт вздымался на несколько метров вместе с кусками автомобилей и фундаментом исчезнувшего дома на краю огромной воронки в центре города. Внутри воронка была абсолютно гладкая и правильная, словно выплавленная для скейтбортеров. Только в центре её цвела необыкновенная алая роза, цвела уже восемь месяцев и не думала увядать. Мальчишки, лазившие по ночам через колючую проволоку, клялись, что видели на её месте прекрасную обнажённую девушку, и кое–кто даже узнал её. Трудно сказать, что будет с этими ребятами через пару лет, да и, вообще, со всей Землёй. Но я твёрдо знаю, что бы не стало с человечеством, евреи будут жить вечно.

Голова подмышкой

Ох уж этот большой, страшный мир! Война, всегда война. В любой момент тебя могут убить, или что–нибудь похуже. Надо быть волком, чтобы выжить. Идёшь, и каждая частица твоего тела впитывает окружающее, ловит каждый шорох. Ты готов рвать, кусать, бросаться, уничтожать, убегать — бороться за свою жизнь. Чаще всего убегать: враждебные силы во много раз превосходят тебя. Но попадаются и слабые части этого мира. Например, пенсионеры. Один раз такой вот пожилой враг из соседней квартиры забыл ключ в двери. Потом у него исчезли остаток пенсии и два обручальных кольца из потайного места. Слабых надо уничтожать! Слабые, объединившись, могут разорвать тебя также, как и сильные, только более жестоко. Поэтому их нужно ловить поодиночке. А этот пенсионер должен совсем умереть, но пока наша воля ещё слаба.

Ты не выделяешь отдельные компоненты этого враждебного мира. Это как Медуза Горгона, как святая Троица — каждая его часть, каждая змея, в то же время является самим им и неотделима от него. Этот мир преследует тебя даже дома. Утром смотришь в раковину — и там уже сидят! И на стенах сидят! И изо всех щелей смотрят, высовываются и лезут рыжие усатые евреи! Ты давишь их с хрустом, а они только ещё больше размножаются от этого и усмехаются над тобой. Этот мир проникает во всю твою жизнь, грызёт тебя, как чёрный доберман. Он говорит тебе: не сопротивляйся, я всё равно сильнее! И я скоро тебя съем, съем, съем! Ам–ам! И самое страшное в нём — цифры. Не цифры примеров в старых тетрадках, а цифры времени. Фосфорические цифры на огромном циферблате под потолком. Оскалившаяся девятка говорит: только потуши свет, я соскочу со стены, светящаяся и жаждущая крови, и вопьюсь в твою белую шею. Чёрные цифры на электронных часах. Они растекаются, как ртуть, а потом соединяются в чёрного бесёнка, который садится у тебя в изголовье и равномерно отсчитывает секунды твоей жизни, растворяющейся в этом страшном мире: тик–так, тик–так. Цифры в телевизоре. Стоит на мгновение задремать, как появляется синее табло, и по нему мчится со скоростью света неудержимая белая стрелка. А знаете, что скрывается за этим табло?

И ещё одна часть этого мира страшна невыносимо — цвета. Ты видишь чёрного человека на улице, кричишь, зажмуриваешь глаза, и человек, вроде бы, исчезает, но постепенно ты начинаешь понимать, что это была не галлюцинация. Ты знаешь, что человек не может быть чёрным, но реальность настолько не сочетается с твоим внутренним миром, что тебя разрывает на две половины. Они становятся друг напротив друга и начинают глазеть друг на друга, как в зеркало. А с разорванного бока стекает склизкая кровь у обоих. Кровь чернеет и запекается в лужицу, и тогда потолок начинает двигаться вниз. Он бетонным прессом подавляет разорванное существо и опускается всё ниже. И когда до виска остаётся несколько миллиметров, половины опять собираются в тебя, и ты бежишь.

Но есть то, что происходит каждый день, и к чему привыкаешь. Привыкаешь, но не перестаёшь бояться. Землетрясение! Сначала слышишь, как начинает плескаться вода в унитазе. Потом тихий звук: дзынь–дзынь. Это колотится донышко чашки о блюдце. Сама чашка внезапно подскакивает и срывается с полки. Она носится за тобой по всей квартире, норовя закупорить собой твои нос и рот, чтобы удушить, и визжит нечеловеческим голосом. Ты уворачиваешься, но, в конце концов, чувствуешь ледяной фарфор на своём теле. И вдруг понимаешь, что через две минуты умрёшь. Серая Вечность — пышногрудая сволочь с зелёными когтями — примет тебя в свои металлические объятья. У неё подмышкой её собственная отрубленная голова, завёрнутая в полотенце: она прячет её, чтобы не спугнуть таких, как ты. А ты прижмёшься к обезглавленному телу, будешь считать её своей матерью и думать что быть с ней — это и есть счастье, что вот оно — спасение от бесконечных земных ужасов. И не увидишь вселенскую жестокость зрачков и чёрную ухмылку аллигатора под полотенцем…

Город–дракон

Отправляемся в полёт на «Порше». Мимо — сначала пешеходы в чешуйчатых плащах, потом природа, довольно мокрая от внутренних переживаний. Потихоньку подъезжаем к хвосту, зная, что за ним ничего нет. Здесь намечена встреча с душой космоса. Она брахман и нирвана одновременно. Ещё вчера я спал и был спящим, но сегодня я дышу и вижу. Вижу бедную девочку, богатую, но довольно несчастную. Она без комплексов, но со слезами. Слёзы — вода, но их не смоет душ никогда. Она курит, но даже не знает, насколько мила и непосредственна. Вижу: щенок с лицом человека, и это тоже ужасно. У него растёт козлиная бородка и невыносимый весёлый имидж. Иногда он со страхом выглядывает из–за него и тут же по–страусиному прячется обратно. Вижу: мудрый и загрубевший. Он считает, что всё давно знает, но всё время ищет чего–то, и эти поиски не дают ему покоя. Он, в конце концов, найдёт, и это будет абсолютно не то, что он думал, но именно то, что всегда знал и чего боялся. Он тоже хороший, и хочется кинуться ему на шею и поцеловать. Но встреча уже близится. На Земле есть только один город, и это город–дракон. Он пыхтит миллионами механических испражнений и глухо рыкает на невидимых хоббитов. Город–дракон расправляет свой хвост, дым всё сильнее из пасти его. В жёлтом сузившимся зрачке опыт времени, в теле огромная сила, а под ним — охраняемые, но недоступные драгоценности Вселенной. Милый, ты вырос и жил среди звёзд! Неужели и ты не спасёшь никого? В самом, самом кончике хвоста мы сидим и договариваемся о судьбе. Двигатель остыл, и передо мной златокудрый юноша–пастух. Щека его нервно дёргается, а глупая улыбка не сходит с тонких губ. Неужели ему предстоит усмирять хитрого дракона?